Джош слабеет. Его волосы колышутся на поверхности воды, словно щупальца морского чудовища, ручки сжимаются в кулачки, точно пытаясь за что-то ухватиться, но Алана не может ничего поделать. В бассейн бьет вода из насоса, и течение относит Джоша все дальше и дальше. Она тянется к сыну из последних сил, руки ноют, голова разрывается от дьявольской боли. Это наказание. Она плохая мать!

Ее сын умирает. Сама она тоже умрет.

Пусть!

В реальности получилось намного хуже.

Алана очнулась.

Голова болела от удара ливийского боевика, а руки ныли оттого, что пару минут назад ее выдернули из-за стойки, где она разливала по плошкам жидкую кашицу. Спину саднило: ливиец спешил и волок ее прямо по камням.

Другой охранник что-то крикнул тому, кто тащил Алану. Ливиец резко остановился, и она рухнула на землю, не обращая внимания на эмоциональную перепалку на арабском. Алана не шевелилась, надеясь, что про нее просто забудут.

Образ тонущего сына, нарисованный разыгравшейся фантазией, терзал измученное сердце. Вообще-то было Джошу уже одиннадцать, а не пять, как в ее кошмаре, и он превосходно плавал.

Охранники ссорились, пока не вмешался знакомый Алане старший надзиратель. Одно слово, и дебоширы притихли. Тащивший Алану пинком поднял ее на ноги и отвел обратно к подмосткам, где узникам раздавали пищу. Здесь работали только женщины, хотя в лагере держали в основном мужчин, исхудавших до такой степени, что щеки вваливались, а лохмотья висели, как на вешалках.

Алана не провела в лагере и недели, но успела выяснить: почти все узники томятся в плену уже давно. Выглядели они не лучше, чем заключенные нацистских концлагерей.

Она вернулась к раздаче. Дежурная что-то шепнула по-арабски.

— Простите, я не понимаю.

Судя по складкам на шее, женщина была раньше довольно грузной. Она показала сперва на глаза Аланы, потом вниз, под стол. «Не смотри на охранников», — пыталась сказать дежурная. А может, «Не отвлекайся от работы». Так или иначе, когда подошел следующий пленник, Алана разглядывала котел.

Получив по плошке каши и кружке кипятка, люди расселись на земле. Некоторые прислонились к стене невысокого здания с проржавевшей крышей, обшитого досками, которые давно разошлись и потрескались под палящим солнцем. За несколькими такими постройками на путях стояли вагоны и два локомотива, один размером с большой грузовик. В отличие от вагонов и зданий локомотивы были сравнительно новые, хоть и пыльные. Чуть поодаль высился огромный заброшенный ангар, внутри которого ржавели лотки и свисали старые конвейерные ленты. Дальше железнодорожное полотно поворачивало и исчезало за склоном горы.

Алана не сразу сообразила, что пленные работают в заброшенном карьере. Самых крепких каждое утро отправляли прокладывать железнодорожную ветку дальше на север, остальные копошились в гигантской яме на другом конце долины. Из техники имелись лишь рельсовый кран для укладки путей и пара бульдозеров. Все приходилось делать руками под бдительным присмотром охранников, которые, чуть что, пускали в ход кулаки.

Неожиданно узники зашептались и повернули головы к востоку. По узкой дороге, поднимая густое облако пыли, к лагерю ехала машина. Такой же патрульный грузовик с большими колесами и пулеметом наткнулся в пустыне на группу Аланы.

Когда грузовик приблизился, Алана заметила: к крыше что-то привязано, а через пару минут поняла, что это человеческое тело. Одежда отсутствовала, смуглая кожа обгорела докрасна и свисала лоскутами, на руках и груди виднелись кровоподтеки — мясом лакомились стервятники, — лицо превратилось в кровавое месиво.

Патруль нашел бежавшего заключенного.

Грузовик остановился у самого стола. Дверь распахнулась, сидевший на пассажирском месте заговорил с командиром охранников, тот, в свою очередь, что-то объявил пленникам. Даже не зная языка, Алана поняла: он объясняет, что так будет с каждым, кто решится бежать. Ливиец перерезал веревку и отошел. С влажным хлюпающим звуком тело рухнуло на землю, и вечно кружившие у посуды мухи смекнули: их ожидает настоящее пиршество.

Алану стошнило бы, но в животе было пусто, поэтому она просто наклонилась и подождала, пока пройдут рвотные спазмы. Желудок точно слипся в комок. Незнакомый охранник с любопытством посмотрел на нее, Алана не отреагировала.

Через полчаса после еды она вместе с другими женщинами отдраивала песком оловянные миски. В принципе стараться особо не требовалось: узники съедали все до последней крошки. Они жили впроголодь: ослабевших и охранять легче.

Стоя на коленях, Алана возила песком по стенкам миски, как вдруг на нее упала чья-то тень. Остальные женщины работали и делали вид, что ничего не замечают. Ее рывком подняли на ноги и развернули — перед Аланой был тот самый охранник, который ударил ее час назад. Молодой, едва разменявший третий десяток ливиец стоял вплотную, обдавая женщину табачной вонью. Судя по пустому, безжизненному взгляду, она была для него вещью, неодушевленным предметом.

Остальные охранники смотрели по сторонам. Ясно, они договорились. Теперь Алана Шепард всецело принадлежала этому юнцу.

Она попыталась ударить его коленом в пах, но ливиец разгадал ее план, ловко увернулся, колено попало в бедро. Пожирая пленницу глазами, он хлестнул ее ладонью по распухшей щеке, где чернел предыдущий синяк.

Алана отшатнулась, но плакать и кричать не стала. Боль вскоре прошла, в голове прояснилось. Ливиец снова развернул ее, впился костлявой рукой в плечо и куда-то потащил.

В сотне метров стоял покосившийся сарай, напоминавший старую заезженную клячу. Крыша обвалилась, дверь висела на одной ржавой петле. У порога охранник сильно толкнул Алану, и она растянулась на полу. Женщина понимала, что сейчас произойдет. После аналогичной истории в колледже она поклялась, что впредь такого не допустит. Зачерпнув горсть земли, она повернулась к ливийцу.

Тот подскочил и ударил ее ногой по запястью. Рука Аланы онемела, пальцы разжались, земля рассыпалась. Юнец что-то пробормотал по-арабски и усмехнулся.

Алана попыталась закричать, но охранник уже навалился сверху, зажал грязной ладонью рот и нос, а другой рукой…

Несчастная билась, кусалась, царапалась — что угодно, только бы избежать позора и ужаса, — но ничего сделать не могла. В легких почти не осталось воздуха, а рука злодея не давала вдохнуть. Перед глазами поплыло, и через пару секунд изможденное тело предало Алану. Она почти не сопротивлялась и чувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

Раздался громкий треск, словно кто-то переломил вязанку хвороста. Алане удалось повернуть голову и даже глотнуть немного воздуха. Перед глазами маячил затылок нападавшего, а рядом — голова другого мужчины. Тело ливийца больше не давило. Алана сделала несколько отрывистых вдохов. Лицо насильника резко повернулось, и в его остекленевших глазах мелькнула… неужели искра человечности?

Рядом на коленях стоял охранник, наблюдавший, как ее мучили рвотные спазмы. Он голыми руками сломал насильнику шею.

Мужчина заговорил спокойным голосом, и Алана не сразу сообразила, что все понимает.

— Все в порядке, — по-английски сказал охранник. — Я навсегда охладил пыл его страсти.

— Кто вы такой?

Мужчина открыл лицо. Он казался старше большинства здешних охранников и не смуглым, а загорелым, словно проводил много времени на открытом воздухе. Еще Алана подметила странную деталь: правый глаз у ее спасителя был карий и слезился, а левый — пронзительно-голубой.

— Меня зовут Хуан Кабрильо. Если хотите жить, нам с вами нужно побыстрее отсюда убираться.

— Не понимаю…

Кабрильо поднялся и протянул Алане руку.

— И не надо. Просто делайте, как я говорю.

Ночью, в лунном свете, Хуан пересек долину. Попасть на стройку оказалось проще простого: охранники следили, чтобы никто не выходил, а приказа не пускать сообщников внутрь им не давали.

Вопросы у охранников возникли, лишь когда после утренней молитвы Кабрильо встал в очередь за завтраком. Хуан ответил, что его послали сюда за падение на полосе препятствий. Ответ боевиков устроил, и с ним больше не заговаривали.